Как ни странно, но волчий вой привел меня в чувство, и едва я успела ухватиться за пышную шерсть на загривке Подлунного, как стая Серебряного сорвалась в ночь, словно вибрирующий звук рога, все еще отдающийся дрожью в моих руках, гнал их куда-то через лес, заставляя презирать овраги и валежники. Тонкая ветка с силой хлестнула по щеке чуть пониже правого глаза, я запоздало чертыхнулась, почти распластавшись на спине Подлунного, но по лицу уже потекла остро пахнущая железом кровь.

Рог звучал все громче, а я боялась лишний раз поднять голову – так часто моему названому брату приходилось нырять сквозь кустарник по едва заметной звериной тропе, но вскоре лес кончился, и волчья стая понеслась по огромному, залитому призрачным лунным светом заснеженному полю. Тогда-то я и рискнула посмотреть вверх – и ахнула.

Надо мной, высоко в небе, прямо в воздухе мчалась Дикая Охота. Призрачная свита, оставлявшая за собой медленно тающий зеленоватый след, неслась куда-то вдаль, и это зрелище на несколько секунд заставило меня позабыть обо всем – ведь когда еще в этой жизни я смогу увидеть скачущих по воздуху всадников на черных лошадях, от подков которых во все стороны разлетаются ярко-зеленые искры. Реяли флаги разных времен и народов – я узнавала и узкие, похожие на языки пламени, эльфийские знамена, и широкие прямоугольные стяги росских витязей, а были и такие, которые я не смогла определить при всем желании. Были знамена новые, все еще сохранявшие на себе вышитые гербы и знаки, но большей частью на древках полоскались полуистлевшие тряпки. Мелькали измятые в боях латы, дымкой стлались по ветру изодранные, опаленные в битвах плащи, лица были скрыты забралами шлемов, полотняными масками наемных убийц или терялись за призрачным зеленоватым сиянием, но того единственного, ради кого я затеяла эту сумасшедшую гонку, я не могла разглядеть. Как найти того, чье лицо наверняка скрыто за кованым забралом? Кто еще не умер, но уже не жив? Как мне отыскать в этой свите чернокрылого аватара и вернуть его из безвременья Дикой Охоты в мир живых?

Стая Серебряного неслась по полю, почти поравнявшись с черными гончими, мчащимися над нами в лунном свете, который, как мне показалось, огибал их стройные, поджарые тела так, что я, как ни силилась, не могла разглядеть в этой ожившей тьме что-то, помимо жутковатых зеленых глаз.

Если и пытаться, то сейчас.

Крылья вырвались из спины с едва слышным шорохом, расправились, блеснув белизной маховых перьев в лунном свете, и я взмыла со спины Подлунного прямо к призрачной свите, высматривая среди павших героев Данте. Северный ветер ударил в лицо, словно холодной ладонью, невыносимо защипало глубокую ссадину на щеке, и я вновь почувствовала, как по замерзшей коже стекают обжигающе горячие капли.

Те из призрачной свиты, что скакали с краю, разом повернули ко мне пустые, ничего не выражающие лица. В зеленоватых глазах отражался страшный, выматывающий голод. Все правильно, кровь – это жизнь, и найти лучшего способа привлечь к себе внимание Дикой Охоты я попросту не могла.

Я поднялась выше, сражаясь с потоками ледяного ветра, пронизывающего, казалось, насквозь через тонкую шерстяную рубашку и старенький кафтан, а потом все же разглядела в длинной череде светящихся призраков одно-единственное темное пятно. Почти в самом центре Дикой Охоты находился кто-то, еще не перешедший тонкую, зыбкую Грань…

Не живой и не мертвый. Рыцарь, исполнивший свой долг до конца.

Данте…

…Одна душа, заключенная в двух телах. Осознание неразделимости и права на… на воссоединение. Даже древний, позабытый людьми бог, возглавляющий ныне череду неупокоенных душ, – и он сейчас не может воспрепятствовать нам. Связь, которая не рвется даже Гранью… или призрачной свитой…

Сердце заныло так сильно, что казалось, еще немного – и оно перестанет биться. Я сложила крылья и камнем упала вниз, кожей ощущая на себе чей-то тяжелый, настолько тяжелый, что был почти осязаем, и, как мне почудилось, слегка заинтересованный взгляд. А потом я угодила в стремительно несущуюся череду призраков, и меня смело этим беснующимся потоком.

Меня окутало ледяным одеялом, сдавило со всех сторон и куда-то понесло. Затем нахлынули чужие воспоминания, настолько яркие и реальные, что я заорала во весь голос, чувствуя, как с меня в буквальном смысле сдирают кожу. Запах крови, паленого мяса и железа забил ноздри, боль стала невыносимой, и я умерла…

Только для того, чтобы касание другого призрака бросило меня на жесткие доски эшафота с переломанными после пыток пальцами и раздробленными коленными чашечками. Боль затмила глаза, но сильнее боли была жгучая, испепеляющая душу ярость искалеченного, но так и не побежденного человека…

Эльф, умирающий со стрелой в горле…

Убийца, попавшийся после неудачного покушения…

Рыцарь, чудом выживший в битве, но потерявший сюзерена, искавший и нашедший свою смерть в очередном бессмысленном, жестоком и беспощадном бою…

Кажется, я все-таки сорвала голос, потому что при очередном касании призрака с истлевшим до грязных обрывков стягом я уже не могла кричать – только захлебывалась чем-то средним между безнадежным воем и плачем. Очередное воспоминание швырнуло меня в гущу боя, где медленно и почти величаво падала горящая остроконечная башня с оплавленным шпилем, а под ногами раскинулся белый когда-то город, укрытый клубами густого дыма… И только острый серебряный флюгер на самой высокой башне Снежного дворца и не думал покоряться атаке драконов. За миг до того, как меня окутала выворачивающая наизнанку боль от летящего прямо в лицо рубиново-алого клуба огня, я узнала Андарион…

Это видение словно вернуло меня к жизни, я сумела кое-как разлепить веки, почти ничего не видя перед собой, расправила крылья и рванулась вперед, увязая в гуще призраков, словно в болотной жиже. Цепляясь за протянутые руки витязей и убийц, стражников и наемников, получая за свою наглость одуряюще яркие воспоминания о моменте смерти – и право на то, чтобы продвинуться вперед еще на аршин, еще на шаг. Туда, где темнели широкие черные крылья, где занимал свое место в свите Дикой Охоты Данте, отдавший за меня все, что имел, – и не попросивший взамен ничего. Мне казалось, что крылья мои уже сломаны, что я не могу никуда лететь, а руки, хватающиеся за призраков, изрезаны до костей, да и сами кости уже поломаны в мелкое крошево. Что от меня уже ничего не осталось, будто бы каждое прикосновение отсекало кусочек моей жизни и души.

Но впереди, как далекий маяк, были видны крылья Данте, и я звала его сорванным голосом, зная заранее, что он не услышит меня сквозь шум ветра и лай призрачных гончих Черного Охотника. Знала, но все равно звала, уже безропотно принимая на себя страх, ярость и боль последнего мига, умирая десятки раз – и возрождаясь для того, чтобы сделать очередной шаг вперед.

Без него моя жизнь не имеет смысла, и если я отдам все, что у меня осталось, если здесь и сейчас стану всего лишь пищей для призрачной свиты – пусть. Если такова цена за то, чтобы Данте вернулся в мир живых, то это даже не слишком много.

Услышь меня… Ну услышь, пожалуйста…

Внезапно ветер, бьющий в лицо и отталкивающий назад, пропал, а мертвые рыцари, за руки которых я хваталась, чтобы сделать очередной шаг, вдруг расступились, да так неожиданно, что я упала на колени, не осознавая, как же я могу вот так просто находиться в воздухе безо всякой опоры, и чувствуя, что еще немного – и я сдамся. Если не встану сейчас – не поднимусь уже никогда, и все сделанное окажется напрасным.

Я кое-как поднялась, чувствуя себя не то старухой, не то безнадежно больной, не то уже умирающей. Крылья за спиной стали невыносимо тяжелым грузом, обвисли и волочились за мной, как безвольные, изломанные, никому не нужные отростки. Я шла к Данте, и каждый шаг отмечался синим или белым пером, падающим вниз, к земле, и сразу же подхватываемым северным ветром.

Но холод его латной перчатки был настоящим, ощутимым, а сама рука – реальной до невозможности…